Билли Эллиот

Родерик Масих решает уйти со своей работы и исполнить свою давнюю мечту — стать фотографом. Он начинает ходить на курсы, и постепенно начинает понимать, что его брак давно себя изжил. В его жизни происходят значительные изменения, и он знакомится с немецкой студенткой, которая открывает ему глаза на многие вещи.

Брутальная экранизация классической пьесы Вильяма Шекспира о короле, решившем облегчить себе жизнь, разделив бремя власти между тремя дочерьми. Постановка осуществлена при поддержке Королевской Шекспировской труппы. Лир в исполнении Пола Скофилда по праву считается одним из мощнейших воплощений шекспировских персонажей в истории театра... Театральный режиссёр-новатор П.Брук, перенося свою знаменитую постановку «Лира» на киноэкран, рассказывает историю короля, преданного собственными дочерьми, предельно скупым и жёстким языком, избегая ярких красок, эффектных поз и жестов, любой внешней красивости – а к символике, причём символике подчёркнуто христианской, обращаясь только в сцене бури. Кажется, что его фильм состоит исключительно из крупных планов суровых обветренных лиц людей, привыкших жить в холодной пустынной стране, кутаясь в звериные шкуры и кожу, обрезая волосы острым охотничьим ножом и пряча эмоции под маской сдержанности. Они прерывают свои и чужие жизнь не при помощи яда или кинжала, а разбивая головы о камни. Одним из них к финалу становится наивный, постоянно улыбающийся, «светлый» мальчик Эдгар. Таков же Кент, для которого провести ночь в колодках под снегопадом – не невыносимая пытка, а просто очередная повинность. Таков Шут, отчаянно горланящий свои песенки для того, чтобы хоть как-то заглушить страх перед разбушевавшейся стихией. Такова даже Корделия, чьё чеканное «Ничего, милорд» уже не тихий ропот, а вполне осознанный протест – и именно она, одна-единственная, в отличие от подчеркнуто ведомой Реганы, изначально побаивающейся отца, и властной Гонерильи, буквально раздавленной его проклятьями, смотрит разгневанному Лиру прямо в глаза. В конце концов, таков и сам Лир. Великий Пол Скофилд, которому за семь лет до выхода фильма театральная Москва аплодировала стоя. Седой старик, сутулящийся под невероятно тяжёлой медвежьей шубой, говорящий низким хриплым голосом и оттого сам напоминающий медведя, доживающего свой век, не понимающий и не принимающий ничего, что идёт вразрез с его собственным мнением. Немного погодя, приехав к Гонерилье, он, как большой ребёнок, колотит палкой по столу, и этой же палкой обрушивает удары на её слугу. Спустя ещё какое-то время его хриплый голос срывается на фальцет, и только этим актер обозначает подступающее безумие. И, наконец, единственное, что он позволяет себе в финале над телом последней, любимой и любящей дочери – протяжный нечеловеческий крик, скорее напоминающий волчий вой. Не более. Дальше – просто разговор, не с Корделией, и не со стоящими рядом с ним Эдгаром и Кентом, а скорее с самим собой... В фильме нет никакого музыкального сопровождения. Только монументальная тишина, в которую грубо и неожиданно вторгаются звук захлопывающейся железной двери, свист пронизывающего ветра, лязг оружия и резкие голоса людей. Тишина, которую не решаешься лишний раз нарушить случайным вздохом или кашлем. Тишина в высшей степени трагическая.